«Еще недавно весил 79 килограммов, а сейчас 62 за какой-то месяц»: Семь героев поселка Тярлево
Награды участника первого Парада Победы на Красной площади Василия Савичева. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Когда речь заходит о поселке Тярлево под Пушкиным, в памяти многих всплывает имя Ольги Форш, самой известной его жительницы. Но в местном музее свято хранят не только ее историю, но и истории других посельчан – тех, кто волею судьбы оказался на фронтах Великой Отечественной войны. В их числе есть летчики, медики, пулеметчиками. И каждого без преувеличения можно назвать Героем.
ДОКТОР ПАНКРАТОВ. ОПЫТ ВОЙНЫ
Михаил Алексеевич Панкратов – профессор Ленинградского педагогического института имени Герцена, возглавлявший в вузе кафедру анатомии и физиологии, доктор биологических наук, награжден орденом Отечественной войны II степени и «Красной Звездой». Но в июне 1941-го он был 36-летним призывником с медицинским образованием. За годы Великой Отечественной Михаил Алексеевич побывал на Прибалтийском и Ленинградском фронтах и даже разработал собственную методику реабилитации контуженных бойцов. Профессора Панкратова давно нет с нами: он скончался в 1979 году. Но остались его записи, озаглавленные как «Опыт войны в составе ОРМУ 26 4-й ударной армии 1941-1945 гг.». Приведем самые яркие отрывки из них:
Михаил Панкратов (во втором ряду). Фото: Краеведческий музей Тярлево
В ноябре месяце 1941 года медико-санитарный батальон 180 дивизии Северо-Западного фронта находился в деревне Кушевери у южного берега озера Ильмень восточнее Старой Руссы. Я готовил концерт к вечеру, посвященному Великому Октябрю. Вдруг меня вызывают к командиру МСБ, у которого я числился заместителем. Я вхожу в дом и вижу: за столом сидит представительный начальник.
– Военврач 3 ранга Панкратов явился по Вашему приказу!, – отрапортовал я.
– Здравствуйте, садитесь, – передо мной был Николай Николаевич Еланский (хирург, будущий Заслуженный деятель науки РСФСР. – Прим. ред.).
Михаил Панкратов. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Он расспросил меня, где я работал до войны. Узнав, что я врач и был старшим научным сотрудником по физиологии у академика Леона Абгаровича Орбели, имею ученую степень кандидата биологически наук, что-то отметил у себя в записной книжке. Вскоре после отъезда Еланского командование дивизии получило приказ об откомандировании меня.
...
Я прибыл на станцию Спирово, где формировалась своя организация – отдельная рота медицинского усиления, ОРМУ 26. Командир ее Каракаш сообщил, что я вхожу в качестве врача-токсиколога в токсико-терапевтическую группу.
...
С раннего утра мы направлялись в перевязочную, обрабатывали гнойные раны. В перевязочной стоял тяжелый гнилостный запах. Я чувствовал себя все хуже и хуже, появилась слабость, утратил аппетит, наступило обострение язвенной болезни.
...
Где-то на станции (по пути в Москву с эшелоном раненых. – Прим. ред.) наш эшелон оказался рядом с двумя другими эшелонами. Было утро, часов 10-12, раздавали обед в вагоне около паровоза. Вдруг появился Юнкерс Ju 88. Я вижу, что он заходит на бомбежку с хвоста эшелона. Сброшенная им бомба попала между эшелонами около паровоза, и мы потеряли двух-трех раненых, несколько раненых получил повторение ранения. Эшелон быстро тронулся, и мы поехали дальше. Но самолет зашел еще раз и сбросил над станцией какие-то два мешка, которые завертелись, и из них посыпались мелкие гранаты. Позже ночью наш эшелон был обстрелян из пулемета немецким самолетом, сделавшим два безрезультативных захода.
...
По линии токсикологии работы было чрезвычайно мало. Хотя армейский консультант Мошковский и уверял, что немцы знают нашу оборону и не решаются применить отравляющие вещества. Я решил освоить военно-полевую терапию. В госпитале был чудесный доктор Трейвуш, хороший терапевт и чуткий врач. Ежедневно мы вместе осматривали больных – а состав их был довольно ограничен: заболевание почек, легких сердца. Все это я настолько хорошо стал диагностировать и лечить, что диктор Трейвуш мне доверял терапевтическое отделение. В него клали также воинов с закрытой травмой черепа, с сотрясением и контузией мозга. Так как больные поступали иногда через несколько часов после травмы, я имел возможность вести подробное наблюдение.
...
Весной (1944 года. – Прим. ред.) была операция на фронте, вследствие чего поступал большой поток раненых. Сутра до поздней ночи шли нейрохирургические операции. Напряженная работа предъявляла исключительные требования к распорядку дня, и время было настолько ограничено, что движения совершались, как у автомата, без каких-либо лишних, добавочных слов, движений.
...
Хмырев был уязвлен. Как это так, Панкратов угощает рыбой раненых (после успешной рыбной ловли, затеянной Панкратовым. – Прим. ред.), а он, начальник госпиталя, нет. Самолюбие его было задето. Прежде всего, он конфисковал в соседних деревнях шерсть. Затем обязал женщин спрясть нитки. Когда это было готово, он нашел мастера по вязанию сетей, который обучил каждого из нас плести, и мы обязаны были сделать 3 метра сети. Когда она вся была связана, то сделали невод длиной 250 метров. <...> Начальник ликовал. Раненым стали сверх пайка добавлять свежей рыбы. Раны стали быстрее заживать и дело лечения в целом стало проходить успешнее.
...
Весной 1945 года мы находились под Кретингом (Кретинга, Литва. – Прим. ред.). Мое отделение располагалось в прекрасном месте на берегу речки в бывшем имении какого-то немца. Сам же госпиталь находился в одном-полутора километрах, в деревне у главной дороги. Именно здесь встретил День Победы, расстреляв в воздух всю обойму из своего пистолета.
Михаил Панкратов (пятый во второй ряду) с сослуживцами. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Отдельно Панкратов описывает подвиг девушек-героев, работавших в госпиталях. Такая история произошла с ним летом 1941-го под Новгородом:
...Собралось дружинниц около 20. Я объясняю им задачу: нам нужно только шесть человек.
– Кто из вас хочет поехать на фронт – прошу встать, – обратился я к ним.
Все дружинницы, как одна, встали. Я даже опешил. Тогда решив охладить их патриотический порыв, стал рисовать ужасающую картину на фронте. Но, к нашему удивлению, никто не побоялся трудностей.
Отобрали пять, а шестую отклонили. Это была очень стройная, выше среднего роста шатенка с прекрасными голубыми глазами, прямым носом и красивым ртом. Звали ее Женя. Она была настоящая русская красавица. Откровенно говоря, я не хотел ее брать только из-за ее красоты. Все девушки были прекрасны, но Женя просто изумительна своим совершенством.
Михаил Панкратов во время операции. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Я ее отговариваю, рисую самую мрачную картину: тут и стрельба, и бомбы, и живем-то в лесу. Ничего не помогает. Она решительно заявляет, что если ее подруги поступают на фронт, то и она с ними.
Привезенные дружинницы сразу были прикреплены кто к операционной, кто к палаткам по уходу за ранеными. Что касается Жени, то ее судьба сложилась трагической. Прослужив в МСБ месяцев четыре-пять, она почувствовала, что ее помощь будет более полезной на поле боя. В этих целях она отпросилась в полковой медицинский пункт, располагаемый обычно километрах в четырех-пяти от линии боя. Здесь она показала все свое умение, бесстрашие по уходу за ранеными. Ее ласка, ее чуткий подход к раненым – да просто одно только приближение такой красавицы к раненому – заставляли последнего забывать о болях и быстрее поправляться.
За столом с сослуживцами. Фото: Краеведческий музей Тярлево
В один из очередных боев сандружинница Женя была тяжело ранена, доставлена в свой родной МСБ. Она здесь погибла. Последние ее слова во время операции были слова романса: «Я встретил вас – и все былое...», – которые она пела, будучи под наркозом. Женя и умерла как героиня, презрев страхи перед болью.
ЛЕЙТЕНАНТ ДОВГАЛЮК. ПИСЬМА С ФРОНТА
Сергей Михайлович Довгалюк окончил школу младшего командного состава со званием помощника командира взвода артиллеристов и стал служить в Ленинграде еще до начала войны. На фронтах Великой Отечественной он командовал пулеметным взводом 65 стрелкового полка 43 стрелковой дивизии, был контужен и несколько раз ранен. Лейтенант Довгалюк погиб 18 января 1944 года под Ропшей при прорыве блокады Ленинграда. Ему было всего 34 года.
Сергей Довгалюк. Фото: Краеведческий музей Тярлево
В семье свято хранят его фронтовые письма, адресованные супруге Елизавете и детям, написанные разными чернилами на тетрадных листах, военных бланках и оберточной бумаге:
12 января 1942-го:
Шлю вам свой горячий боевой привет с Ленинградского фронта. Сейчас два часа ночи. Ночь красивая, тихая морозная, звездная, и месяц светит. Мороз – 30 градусов. Фашисты и финны сидят в землянках. Мои товарищи после тяжелых трудов спят, а на мою долю выпало дежурить, обошел посты и решил потолковать с тобой. Все уверены в скорой победе. В городе очень тяжелое положение. Но ленинградцы – это сверхлюди. Это ты когда-нибудь увидишь на экране, как жили и боролись Ленинградцы в конце 1941 и начале 1942 года.
12 мая 1942-го:
Получил твою фотографию, выглядишь ты такой, как я и представлял. Не вижу, что делается ниже, но щечки и шейка в моем вкусе, так и хочется впиться. Не знаю, удастся ли только. У нас дело заметно поправилось, кушаю четыре раза в день. Вот видишь, ты в мирное время меня так не кормила! В городе дела тоже заметно поправились. Уже второй месяц фашисты на город не налетают.
16 августа 1942-го:
Я тебе писал, что по причинам тебе известным я впредь во флоте и армии не могу занимать никаких должностных постов на политработе, а переаттестовали на административно-хозяйственную работу. Теперь я техник – интендант 1-го ранга, мне, конечно, очень обидно, но я принял все как должное, и на любом деле я в своих силах уверен. Характерно, что к партответственности меня не привлекли. Ну, курносая, дорого ты мне стоишь, и достается все по таким больным местам, как сердце и душа.
17 августа 1942-го:
Я все перебирал в памяти, и вся жизнь передо мной как на ладони. И приятным остался тот день, когда мы с тобой были в колхозе по заданию райкома и на обратном пути всей гурьбой лежали на поляне. Я любовался тобой, ты тогда была такая заманчивая и чертовски мне казалась вкусной, что, опьяневший этими чувствами, с жадностью старался быть ближе к тебе, а ты ломалась воображением и, как чертенок, издевалась, а потом я тебе стал легонько мстить, но все-таки сошлись. Да, курносая, прошло уже восемь лет, а этот день все помнится.
26 августа 1942-го:
Меня в данное время мучает неопределенность болтания без дела, а главное выйти никуда нельзя, библиотеки нет, сидишь и монотонно считаешь часы, дни, а время идет, хоть бы что-нибудь делать. Ты не подумай, что арестован или отбываю наказание, я просто в резерве. Я тебе честно говорю, что эту зиму я выжил не только потому, что был в лучших условиях, по сравнению с другими, но я целую зиму при любых морозах и метелях на дворе раздевался наголо и мылся холодной водой и с мылом. Привыкал к сквознякам и в ненастье был под открытым небом, а за всю зиму ни разу не болел.
24 сентября 1942-го:
Я нахожусь в экстренных стрелково-пулеметных курсах, и в перспективе – боевые дела в качестве командира взвода. То есть начинаю вначале то, что когда-то делал, еще будучи красноармейцем. После того, что я насмотрелся и выстрадал, теперь я ярый противник всякой шумихи и болтовни и тебе не советую, надо работать честно, но не болтать. Пойду в бой, умру, но больше никто никогда не услышит, чтобы я где-либо выступал…
В данное время я поглощен одним – ознакомиться с приемами и методами борьбы: не хочется умирать глупой смертью. Учат нас последнее время очень компетентные командиры. Все полковники, и почти все – битые. Они со слезами на глазах вспоминают дни своих боев и рассказывают, в чем наша болезнь и беда. Основное несчастье – это безразличие. На нас так и смотрят, как на живых трупов, но мы этим гордимся и ждем дня встречи с врагом и часа, когда матушка земля примет в свои объятия.
7 октября 1942-го:
Один раз мы обедали на окраине города (Ленинграда. – Прим. ред.) на улице, и вот я только получил свою порцию и сел в канаве кушать, ко мне подошел маленький мальчик Женя, сел против меня и смотрит, как я кушаю жареную водичку. Я не вытерпел и подозвал его к себе, он, бедный, весь синий. Говорю: «Хочешь кушать?». А он отвечает: «Дядя, хотеть-то я хочу, но ведь тебе мало будет, и ты не сможешь воевать». Мне так жаль стало его, и мы стали кушать из одного котелка.
Супруга Сергея Довгалюка Елизавета с ребенком. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Во время еды мы разговорились с ним: «Мой папа тоже командир, но мы ничего не знаем, где он, – или убит, или где-нибудь в плену мучается. Мама лежит больная, а я хожу в поле и срезаю оставшиеся корни капусты. Дядя, воюйте лучше, а то мы очень мучаемся, очень кушать хочется».
Я с ним минут 20 разговаривал. Пять лет, зовут Женя Морозов. Я отдал ему свой кусок хлеба, чтобы он снес маме, и немного денег. Он не хотел брать, и только тогда, когда я ему сказал, что у меня еще есть, тогда он взял очень трогательно, поблагодарил. У меня даже слезы выступили. Хлопнул меня своей ручонкой по ладони и пошел. Вот как живут здесь дети. Это просто страшно. Правда, не все. Те, которые в детдомах, лучше живут, но ведь не все в детдомах.
12 октября 1942-го:
Я ощущаю только хороший стук, а все остальное меня не тревожит, и это сохраняет мне мои силы: свисты пули я не слышу, а огонь артиллерии чувствую только по разрывам снарядов.
18 октября 1942-го:
Чувствую себя очень неважно, виды на жизнь самые жуткие. Самое противное то, что нахожусь в пехоте. Эта несчастная пехота и в мирное время голодала, а теперь и говорить нечего. Дружбы между собой никакой, да и какая может быть дружба, когда дележка почти всегда в драку переходит. Я еще недавно весил 79 килограммов, а сейчас 62 за какой-то месяц.
30 октября 1942-го:
Ты не думай, что я боюсь смерти. Если хочешь знать, что я уже настолько изранен, что вряд ли могут быть сильнее боли пережитых. И, зная тебя, прямо скажу: уже с этими ранами мне с тобой не ужиться. А ты еще говоришь о больших… Так лучше и не думай, что у меня хватит совести и нахальства вернуться калекой. У меня всегда с собой один патрон лично для меня. Он избавит общество и вас от лишней обузы.
19 апреля 1943-го:
Я со своими товарищами шел в полный рост, и нас никого не задело. А что творилось кругом! Подходя к окопам фашистов, мы залегли с пулеметами. Но только открыли огонь, один товарищ, некто Антонов, отодвинул ногу влево, а там была мина, она взорвалась и оторвала ему ногу, но он, несмотря на боль, без ноги вел огонь по фашистам. И таких, как он, у нас много.
В ходе боя я подошел к одному командиру стрелкового взвода по делу, и только мы объяснялись, как вдруг в трех метрах разорвался снаряд и его при мне убило. А стоял я с ним бок о бок, смотрели на компас. Вот и жди, где тебя и когда ухлопает. Я теперь на все это смотрю так: все дело случая, но очень много значит смелее вести себя, как только задрожал и начал дрейфить – пиши, пропал.
Чувствую себя вполне нормально. А что я плохо слышу, так это спасает от всяких неприятностей. От свиста пуль все гнутся, а я не слышу.
17 мая 1943-го:
К фашистам подошли на 500 метров, не потеряв ни одного бойца. Но вот как началась обработка переднего края противника, вот где ад кромешный. Фрицы спали, с перепугу как начали палить в беспорядке. Тут кругом жуть одна, а тут одна за другой, как на кинематографической ленте, картины жизни от Токсово через Тярлево до Ленинграда, и так подробно: и как Юрка (сын. – Прим. ред.) высовывая язык, говорил «Опять опоздал на поезд», и наша бабушка со своими снежками и варежками, которые подает в окно с кухни...
28 мая 1943-го:
Я, как видите, все еще жив и даже невредим. Рано или поздно со своими курносыми я должен встретиться. Впереди горячие дни, но чем тяжелее и горячее, тем интереснее и веселее.
9 мая 1944-го, последнее письмо:
Сегодня ночь холодная, мы лежим на снегу и готовы перебить всех фашистов, чтобы скорее кончилась война – и мы могли жить так, как жили раньше… Когда я вернусь, я куплю тебе большую куклу, и, если будут, то, конечно, куплю и конфет. А пока, Надюша (дочь. – Прим. ред.), надо терпеть.
КОМАНДИР САВИЧЕВ. ЧЕТВЕРТЫЙ СПРАВА ВО ВТОРОМ РЯДУ
Будущий участник первого Парада Победы на Красной площади Василий Георгиевич Савичев на начало войны был 18-летним сыном «кулаков». Отца репрессировали, мать осталась одна с четырьмя детьми на руках. Тогда двоих старших забрала к себе в Ленинград тетушка, родная сестра отца.
В Ленинграде Василий получил рабочую специальность и устроился дюральщиком на авиационный завод. Когда началась война, завод эвакуировали вглубь страны, в Нижний Тагил. Василий рвался воевать, но его не пускали: ценили как специалиста. Только в октябре 1942-го молодой человек попал на фронт: он тайком покинул завод и примкнул к военной части вместе с еще несколькими рабочими.
Военный «сувенир» в глазу
– Сначала меня отправили в Вишкильский военный лагерь, в 75-й стрелковый запасной полк в Кировской области. А в конце января 1943-го мы попали в Сталинград, – вспоминал Василий Георгиевич. – Я был в 73-й Гвардейской Сталинградской стрелковой дивизии, которая затем стала называться Сталинградско-Дунайской.
Из-под Сталинграда армию перебросили под Белгород. Там в боях наши войска понесли большие потери.
– Утром, когда рассвело, на холме на правой стороне Донца, я впервые увидел такое огромное количество танков. Мне стало не по себе, – рассказывал Савичев. – Все смешалось: била артиллерия, стреляли танки, бомбили с самолетов. Я был командиром пулеметного отделения. Здесь впервые немцы применили танки «Тигры» и самоходные орудия «Пантера». Они давили гусеницами солдат, специально разворачиваясь на траншеях, где они были. В живых осталось мало. Знамя полка 214 сейчас (на 1985 год. – Прим. ред.) находится в музее боевой славы, и полк называется Бельгинский по имени командира батальона, которому посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Василий Савичев. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Живых и боеспособных осталось 70-80 человек. Их окружили. Пробираться через кордон немецких танков пришлось ночью.
– У меня в расчете погибли все, и я весь путь тащил на себе пулемет, – делился Василий Георгиевич. – На рассвете мы пробились к своим, нас покормили, дали поспать. А к вечеру немцы прорвались в районе Мясного Бора, и мы приняли бой. С немцами были власовцы. В этом бою меня ранило осколками в голову и в глаз. Осколок в глазу у меня остался на всю жизнь. За эти бои я получил медаль «За отвагу» и звание лейтенанта.
Животное состояние
После госпиталя Савичев участвовал в боях за освобождение Харькова, будучи в минометном батальоне.
– Однажды меня послали в полк с заданием, и по дороге я попал в страшнейший обстрел, – вспоминал Савичев. – Мне помог старый солдат: он втащил меня в щель под танком. Здесь мне было так страшно, и это, наверное, понял старый солдат. Он скрутил мне «козью ножку» и дал закурить. Я до этого момента не курил.
К концу сентября 1943-го Савичев вместе с однополчанами форсировал Днепр. Его часть оказалась на крошечном островке, прямо между немцами и русскими, которые стреляли друг в друга. Здесь Савичева контузило, а позже ранило в пах.
Василий Савичев (слева) с сослуживцем. Фото: Краеведческий музей Тярлево
В 1944-ом воины перешли за Дунай, оказались в Румынии, затем – в Югославии.
– За всю войну четыре раза ходил в штыковую атаку, перед атакой давали немного водки, но это не смягчало ужаса этого деяния. Это было страшно, – вспоминал Савичев. – Ничего в голове нет, ни о чем не думаешь, ужасное, нечеловеческое, животное состояние: все колол, колол... Первый раз пошел в штыковую атаку возле озера Балатон (Венгрия). Лучше об этом и не вспоминать.
«Воевать умели, ходить парадным шагом – нет»
Из Венгрии – в Австрию. Здесь, в Вильдоне, Савичев и узнал, что война кончилась Победой. Заслуженного ветерана 73-й Гвардейской Сталинградско-Дунайской дивизии, его выдвинули на Парад Победы в Москве 24 июня 1945 года. Так как от 3-го Украинского фронта нужно было всего 400 человек, то маршал Толбухин отбирал будущих участников Парада лично.
По Венгрии и Чехословакии воинов везли в товарном вагоне, затем пересадили в санитарный поезд. В Москве дали трехдневное увольнение. Вместе с товарищем Василий Георгиевич поехал в Химки, чтобы разыскать своего двоюродного брата – начальника цеха завода, где сам работал в начале войны.
По дороге к родным Савичев познакомился со своей будущей любовью всей жизни. Лида Дроздова вместе с сестрой ехала в трамвае. На одной из остановок, сверкая орденами и красотой, вошли два воина. Молодые люди спросили у девушек дорогу. Полчаса общения было достаточно, чтобы влюбиться и обменяться адресами для переписки.
Супруга Савичева Лидия. Фото: Краеведческий музей Тярлево
– Спустя три дня началась подготовка к Параду: воевать мы умели, а вот ходить парадным шагом – нет, – вспоминал Савичев. – Нас повели в баню и дали все новое, вплоть до нижнего белья. В казармах чисто, койки чистые, есть где умыться, кормили вовремя. Мы оказались, как в раю.
Репетиция проходила на аэродроме во Внуково. Савичева выделили линейным от 3-го Украинского фронта: он стал четвертым справа во втором ряду.
Всю ночь накануне 24 июня Савичев провел на Красной площади, заняв место для своего полка. Праздничный день выдался скверным и дождливым, так что участникам Парада дали немного водки, чтобы они не замерзли.
– Мы стояли чуть левее Мавзолея, ближе к собору Василия Блаженного, – рассказывал Василий Георгиевич. – В назначенное время все было готово. Рокоссовский разъезжал по площади на белом коне, адъютанты были на черных конях. Со Спасских ворот выехал Жуков, объехал весь строй и поздравлял с Победой и с окончанием войны. Минуты были торжественными. Потом он, объехав всех, поднялся на Мавзолей и произнес речь. Затем дали команду, кому, как и куда идти. Мы пошли к Москве-реке. Шли строем по 20 человек. Был выделен полк, который нес поверженные знамена и бросал их к подножью Мавзолея.
В сорочке родился
Парадом служба Савичева не закончилась: его направили в Румынию, а демобилизовали только в 1947 году.
– Пули меня обходили: боялись, – делился Савичев. – Мама говорила, что я родился в сорочке и поэтому должен быть счастливым. И действительно, я счастливчик, остался жив, а моих товарищей по оружию после каждого боя почти не оставалось. А я все шел и шел на запад, и так дошел до Победы.
Весной 1947-го Савичев вернулся в Ленинград, устроился на работу геологом, а вскоре отправился в Москву делать Лиде предложение. Василий Георгиевич оставил свой след не только в истории Победы, но и в науке: он открыл в Заполярье месторождение редких цветных металлов, которое назвали в его честь – «Васин-Мыльк» («Васина гора»). В геологических экспедициях, нередко вместе с супругой, он бывал не только на Кольском полуострове, но даже в Египте.
В день 40-летия Победы воинов, которые прошли по Красной площади 24 июня 1945-го, решили впервые собрать снова, чтобы они вновь стали участниками Парада. Василий Савичев не дожил до праздника трех дней. Видимо, чувствуя, что дни его сочтены, за три дня до смерти, 3 мая 1985-го, Василия Георгиевич впервые рассказал близким о своем военном пути, благодаря чему до нас и дошли его воспоминания.
СУПРУГИ СМИРНОВЫ. ПОБЕДА И ЛЮБОВЬ
В 1941 году 19-летняя Вероника Воротникова только окончила медучилище и начала работать по специальности – зубным врачом. В 1942-ом девушку призвали на фронт. Юный стоматолог стала лейтенантом медицинской службы. После стажировки Веронику направили под Сталинград, в один из истребительных полков 16-й Воздушной армии.
Как и всем медикам в войну, лейтенанту Воротниковой приходилось трудиться не только зубным, но и терапевтом, инфекционистом, акушером и даже хирургом. Бывало, вместе с санитарами вытаскивала из возвратившихся истребителей раненых летчиков и помогала ему на месте. Лечила доктор Вероника и гражданских, причем не просто без выходных, а в таком режиме, что на сон оставалось по два-четыре часа в сутки: отпусков и праздничных в военном расписании нет.
Вероника Воротникова. Фото: Краеведческий музей Тярлево
В тяжелых боях авиаполк прошел от Сталинграда до Кавказка, затем были Белоруссия, Польша и Германия. Но для доктора Воротниковой 9 Мая 1945-го стал двойным праздником: в этот день она встретила своего будущего мужа – Василия Смирнова.
Василий Николаевич был выпускником Ленинградского авиационного училища. С 1940-го молодой лейтенант-авиатехник служил в Западной Украине в истребительном полку. Готовить самолеты к полету было его мечтой.
Ночью 22 июня 1941-го диверсанты подсветили сигнальными ракетами аэродром, где служил и работал Смирнов, – и немецкие бомбардировщики его разбомбили. Горели самолеты, ангары, земля, люди... Под непрерывной бомбежной Василий все же смог подготовить один самолет, и наш летчик взлетел и сбил немецкий самолет. Правда, и сам вскоре оказался сбит. Авиатехника смело взрывной волной в одну из воронок, там он и очнулся под утро. Из 200 человек в авиаполку осталось только 30.
Василий Смирнов. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Из окружения диверсантов эта горстка бойцов выходила два месяца. Выбрались лишь 18 человек, включая лейтенанта Смирнова. Затем были бесконечные допросы НКВД. Василию повезло: после проверок его вернули на фронт, под Сталинград.
Свадьбу сыграли в декабре 1945-го. В обоих супругов – ордена Великой Отечественной войны III степени, медали «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За оборону Кавказа», «За взятие Варшавы», «За взятие Берлина». У Василия Николаевича – два ордена Красной Звезды.
Семья Смирновых. Фото: Краеведческий музей Тярлево
После войны лейтенант Вероника Смирнова продолжила помогать людям как зубной врач. Ее супруг, считавшийся лучшим авиаспециалистов ВВС Белорусского военного округа, обучал авиаспециалистов Египта и Ирака, о чем его потомкам напоминают благодарности от президентов этих стран.
Василия Николаевича не стало в 1985 году – спустя 40 лет после Победы. Его любимая, Вероника Викторовна, ушла из жизни в преклонном возрасте спустя 23 года, посвятив все эти годы двум сыновьям, дочери и внукам.
ПУЛЕМЕТЧИК АЛЕЕВ. ЕДИНСТВЕННЫЙ СЫН
Хасан (Константин) Алеев родился в мусульманской семье в 1923 году. У него было две сестры. Отца будущий герой практически не застал: папа, Юнис Алеев умер, когда сыну был годик.
Профессиональный военный, отец был морским минером. Участвовал в минировании и разминировании Финского залива во время Первой мировой. Был ранен и долгое время провел в госпитале на финском озере Сайма (а в будущем назвал этим красивым именем одну из дочерей).
Хасан (Константин) Алеев. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Когда глава семьи умер, офицерской вдове пришлось одной поднимать трех маленьких деток. Сначала семья перебралась из Ленинграда к родственникам в деревню под Новгородом, затем, «раскулаченной», осела в Тихвине, а после и в Тярлево (тогда – в поселке Глазово, который позже вошел в состав Тярлево).
Маленький Хасан мечтал быть, как отец. Окончив училище, он стал работать в бригаде судосборщиков Балтийского завода, и вскоре полностью обеспечивал семью.
– В середине июня 1941-го в Тярлево привезли по списку мужские костюмы, – рассказывают потомки. – Мама Константина гордо отправилась получать костюм для сына без очереди. Когда на нее зашипели, она назвала рост и длину брюк и показала на костюм, подвешенный на вешалке на фонарный столб. Размеры вызвали всеобщий восторг и хохот: рост 205 сантиметров в деревне был только у Кости.
Мама Алеева (в центре). Фото: Краеведческий музей Тярлево
За несколько дней до войны Константин пришел домой и радостно рассказал, как они отправили со стапелей большие военные корабли для Германии. Новые судна загрузили мукой и зерном в знак дружеского расположения между государствами...
Едва началась война, как Костя заявил, что вся его заводская бригада записалась добровольцами в Балтийский батальон, и он запишется тоже. Тогда ему не было и 18 лет. Константин стал пулеметчиком разведроты.
Несколько месяцев семья не получала от Кости никаких вестей. Но в сентябре от него пришло сразу три письма, которые и сегодня берегут потомки. В первом он подробно рассказал о военной подготовке, во что одели и обули. Во втором послании Хасан сетует на то, что от родных нет ответа, и делится путевыми заметками.
– У каждого бойца по 32 килограмма груза, не считая пулемет, – пишет Константин. – Прошли километров 50.
Третья весточка очень короткая. В ней – день и час их отправления из Колпина на фронт.
– Передайте привет ребятам и скажите, что письма писать нет времени, – завершает послание Костя. – Следующее письмо получите с фронта.
Фрагмент последнего письма Алеева. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Мать получила письма за полдня до указанного в третьем послании срока. Женщина напекла пирожков и пешком бросилась в Колпино. 9 сентября 1941-го она успела увидеть голову и спину уходящего в сторону Невского плацдарма сына, который возвышался над однополчанами, но докричаться до него не смогла, а потому узелок с пирожками пришлось передавать из рук в руки.
Больше от Константина вестей не было. Позже матери сообщили, что ее единственный сын пропал без вести на Невском пятачке. Всю жизнь женщина прожила в Тярлево, никуда не уезжая, и ждала его возвращения.
ЛЕТЧИК АБАКУНЧИК. МУЖ, ОТЕЦ И ЛУЧШИЙ ДРУГ
Михаил Абакунчик был родом из Белоруссии из многодетной деревенской семьи, в которой было шестеро детей. Жили так бедно, что в школу ходил, неся сапоги через плечо: так дольше прослужат. После школы стал работать в шахтах Донбасса. Позже поступил в летное училище. Так судьба забросила 27-летнего летчика в Пушкин, где он встретил суженую – 18-летнюю Зинаиду.
Михаил Абакунчик. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Накануне советско-финской войны, которую прошел Абакунчик, у четы родилась дочка, сразу после – вторая. В то время летчик вместе с семьей жил в Старой Руссе. Соседом и лучшим другом Михаила Ивановича стал Иван Конев – летчик, будущий Герой Советского Союза. Войну два друга-летчика прошли на разных фронтах: пока Конев сражался на Ленинградском, Абакунчик бился на 1-ом Белорусском.
Война застала чету в Киеве: Михаила Ивановича разбудили в два часа ночи, он спешно простился с женой и дочками и ушел на фронт. На фронтах Великой Отечественной Абакунчик возглавил эскадрилью и прошел со своей частью путь от Сталинграда до Берлина. Жизнью рисковал не единожды. Так, во время одного из боев самолет Абакунчика подбили, он загорелся и упал в лес. Летчик чудом выжил и даже самостоятельно добрался до своих: падение смягчили деревья.
Михаил Абакунчик. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Когда освобождали Минск, Михаил Иванович отпросился у командования в родные места. Взяв легкий самолет У-2, он направился в свою деревню Кобыличи (ныне Дубравино), но приземлился в поле: деревни уже не было. Зато неподалеку были землянки. Услышав шум мотора, их жители вышли навстречу летчику. Среди них были и мать и сестра Михаила. Сестра едва передвигалась: стирала в холодной воде и сильно застудила ноги.
Летчики в работе. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Мама рассказала Михаилу, что один из его братьев стал партизаном, второй воевал (позже выяснилось, что на соседнем с ним участке фронта), а третий пропал без вести (был угнан немцами во Францию, но позже вернется). Уцелеть родным удалось случайно: немцы сожгли соседнюю деревню Пристань вместе с людьми, но один мальчишка сбежал и предупредил жителей Кобылич об опасности. Народ ушел в леса и примкнул к партизанам.
После войны летчик Абакунчик продолжил службу в Берлине, и его семья была рядом. Затем были Потсдам, Дрезден, Гомель, Горький, Елец и командировка в Румынию, где Михаил Иванович учил местных летчиков управляться с советскими самолетами.
Михаил Абакунчик. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Когда Абакунчик перестал летать из-за проблем с сердцем, и его демобилизовали, семья поселилась под Ленинградом. Сюда в гости к ним приезжал и давний товарищ Иван Конев. В Тярлево дружба скрепила героя войны с еще одной соседкой – писательницей Ольгой Форш.
О боевых успехах Михаила Ивановича напоминают его медали «За оборону Сталинграда», «За боевые заслуги», «За Одер, Ниссу, Балтику», «За взятие Берлина» и «За победу над Германией», две Красных Звезды, ордена Красного знамени и Отечественной войны II степени.
Летчики в работе. Фото: Краеведческий музей Тярлево
Выйдя на пенсию, Абакунчик заботился о воинских захоронениях и памятниках Пушкинского района, помогал в военкомате и занимался с допризывниками. Михаила Ивановича не стало в 1960 году.